Работа №7

[naruto-festival]

Название: Коробочка данго
Пейринг: Какаши/Анко
Тип: гет
Рейтинг: NC-17
Жанр: эротика, романтика
Количество слов: 2574
Дисклеймер: Кишимото и никак иначе
Вытянутая фраза: Я не вижу другого выхода кроме как вызвать тебя на дуэль. Я бы ударил тебя перчаткой, но на прошлой неделе убрал все зимние вещи. The Big Bang Theory
Саммари: Он никогда не понимал эту женщину. Не мог разгадать ее, как бы ни старался, сколько бы ни ломал голову. Анко была слишком сложной, чересчур противоречивой. И до невозможности, просто до безумия странной.
Авторские примечания: Автор старался. Хочется верить, что старался он все же не зря.
Размещение: с разрешения автора
Арт:

Фанфик был написан на Осенний фестиваль

Коробочка данго

Какаши никогда не любил совершать покупки. И, сколько себя помнил, всегда казалось ему, что слишком уж многолюдно и шумно, всегда чересчур тесно на конохском рынке. Тут звучно шипит и пузырится масло под жареным угрем; там неудачливый, бессовестно обдуренный покупатель не в меру громко жалуется на продавца-хитреца. А откуда-то тонко-тонко, едва уловимо тянет-веет чем-то невероятно вкусным – и уже невозможно пройти мимо, не отведав, не попробовав того самого, одуряюще ароматного, аппетитного. И человека занятого, и бездельника - эта рыночная суета неизменно отвлекает любого. Не просто отвлекает: затягивает-засасывает постепенно, почти незаметно.

В последнее время он часто ловит себя на мысли, что и возвращаться вечером домой совсем не торопится. Ведь дома уныло и пусто: выкрашенные светлой краской стены давят, угнетают своей мучительно привычной, давным-давно приевшейся однотонностью, блеклостью. Но больше всего Какаши ненавидит постоянную тишину. Тишину надоедливо звенящую, отдающуюся мерзким гулом в ушах. Тишину, прерываемую лишь тоненьким надрывным свистом кипящего чайника - утром и негромким искристым плеском воды в ванной – вечером. К слову, вечерами дома как-то по-особенному невыносимо. Совершенно не хочется приходить сюда, домой, после затяжных миссий и тяжелых, изматывающих тренировок. И Хатаке уже давно догадывается, почему.

***
Пол неприятно холодит босые ступни. Какаши неосознанно поджимает озябшие пальцы на ногах, ступает осторожно, неспешно. Чуть слышно поскрипывают в такт его шагам половицы. Тяжелые бумажные пакеты с недавно купленными продуктами, щедрыми дарами ненавистного рынка, оттягивают руки нещадно.
- Не желаете ли данго, сенпай?
Пакеты с провизией тут же валятся из внезапно ослабевших рук. Что-то звучно звякает, безвозвратно разбивается где-то в глубине одного из них; заливает содержимым картонное донце: снизу пакета уже обильно течет; все быстрее, все чаще ударяются о кафель тугие молочные капли. И ярко-оранжевые, радужные апельсины прыгают-стучат по полу, катятся во все стороны стремительно.

Почему она пришла в тот вечер, так и осталось для Какаши загадкой. Он лихорадочно пытался сообразить: когда имел возможность видеть ее в последний раз? Быть может, когда Пятая собирала их, джонинов, в своем кабинете после благополучного завершения очередного задания? Или же тогда, еще весной, когда он водил ее в небольшую чайную на окраине деревни? Зачем водил? Да лишь бы хоть немного скрасить одиночество. И ее одиночество, и свое. А еще потому, должно быть, что с Анко всегда было легко и привычно, не напряжно как-то. Необычайно уютно: именно так, как бывает рядом с добрым и верным другом - по-свойски, по-домашнему.
Но дальше дружеских, ни к чему не обязывающих встреч дело не шло. И постепенно, потихоньку замялось все это само собой. Забылось, так, по сути, и не начавшись-то толком.

И он стоит неподвижно в дверном проеме собственной кухни. Хлопает глазами удивленно, неверяще и чувствует себя при этом последним дураком. «Гендзюцу?» - проскальзывает в голове более-менее адекватная мысль. Вот только верить в то, что происходящее – всего лишь навязчивая, донельзя правдоподобная иллюзия, ему самому отчего-то совершенно не хочется.
- Не желаете ли данго, сенпай? – в висках начинает пребольно стучать кровь, когда этот бессмысленный, странный вопрос вновь нарушает только-только установившуюся тишину комнаты.
По лбу стекает искристая капелька пота, переливается и сверкает таинственно в полутьме.
На Анко нет плаща, а обтягивающая сетка развратно просвечивает, бесстыдно выставляя напоказ смуглое, подтянутое тело своей обладательницы. И Какаши отчетливо понимает, что думает сейчас совершенно не о том, о чем следовало бы думать. Понимает, но уже просто не может иначе.
Едва слышное приглушенное шуршание отвлекает от навязчивых мыслей, и он не без усилий переводит взгляд: в руках у Митараши красуется небольшая пестрая коробочка.
Хатаке неосознанно облизывает пересохшие от волнения губы. Затаивает дыхание в немом предвкушении. Он с необъяснимой жадностью следит за ловкими движениями изящных женских пальчиков: смотрит заворожено на то, как они с легкостью приподнимают картонную крышку коробки и тут же юркают внутрь; слышит, как шуршат легкой упаковочной бумагой, ловко шаря по дну в поисках чего-то; и сглатывает невольно, как только они показываются вновь. Между большим и указательным пальцами крепко зажата тонкая деревянная палочка с тремя нанизанными на нее разноцветными рисовыми шариками. И лишь сейчас Какаши выдыхает шумно и со свистом: это оно. То самое, предложенное ему несколько минут назад лакомство - данго.

***
На ее губах – вязкий, тягучий соус. Соус этот невыносимо приторный на вкус: Хатаке осторожно прикусывает нижнюю губу куноичи, втягивает ее в себя и мучительно медленно, с наслаждением посасывает – рот тут же наполняется сладковатым привкусом. И он напрочь забывает о том, что с детства не любил сладкое. Сейчас это совершенно неважно.
Какаши чувствует, как горячие ладошки стремительно скользят вниз по его обнаженной спине; ощущает, как мышцы невольно напрягаются под чужими пальцами. И сердце в груди заходится в бешеном ритме, бьется нестерпимо быстро от этих, казалось бы, простых ласк. Томление становится невыносимым…
- Я так понимаю, данго ты не хочешь? – заговорщицкий, насмешливый шепот обжигает пересохшие губы.
Какаши уже совершенно ничего не соображает: Анко определенно сводит его с ума. Сводит с ума своими бессмысленными, странными и неуместными вопросами. Сводит с ума своим загадочным, не поддающимся осмыслению поведением. Сводит с ума одним своим присутствием.
- Зачем ты пришла? – спрашивает он сбивчиво, тихо.
Спрашивает – и не получает ответа. Митараши смеется. Часто, неровно вздымается при каждом отрывистом смешке ее упругая, пышная грудь. Чуть заметно подпрыгивает и колыхается. Темные, затвердевшие соски дерзко торчат: так и хочется прикоснуться к ним подушечками пальцев, надавить осторожно…
- Неужели и правда не хочешь? – деланно удивленно интересуется она.
И как бы невзначай проходится кончиком влажного языка по двум оставшимся на палочке шарикам данго. Тщательно вылизывает небольшую сквозную щелку между ними - прозрачная, вязкая слюна тут же мешается с ароматным и тягучим соусом. Томно прикрыв глаза, Анко обхватывает розоватый шарик губами и, возбуждающе причмокивая, донельзя развратно посасывает его. И, наблюдая за сим, несомненно, возбуждающим действом, Какаши мгновенно забывает обо всем на свете. Он дышит прерывисто и часто, сбивчиво и рвано. Судорожно хватает ртом кислород, но все равно стремительно задыхается: воздух здесь, в кухне, кажется слишком густым, чересчур тяжелым, застывающим тугими сгустками в легких.
Липкий шарик вскользь касается теперь уже его приоткрытых губ - вязкие светло-золотистые капли размазываются по сухой коже, сразу же впитываются и застывают на ней полупрозрачной блестящей пленкой. И как только Хатаке решает, наконец, откусить кусочек - злополучный шарик неумолимо ускользает, ухает куда-то вниз. Перекатывается по часто вздымающейся груди, скользит все ниже по плоскому, чуть подрагивающему от напряжения животу… и останавливается. Останавливается там, внизу, прямо на стыке разгоряченной кожи и грубой ткани брюк. Анко ловко цепляет пальцами собачку, ведет ее вниз – молния тихонько вжикает и мгновенно расходится. А штаны тут же стаскиваются вместе с бельем и внезапно оказываются на лодыжках.
Член у Какаши уже крепко стоит и обильно течет: ярко-розовая, вылезшая головка сочится вязкими каплями смазки. Митараши бережно проводит по напряженному стволу кончиками пальцев, гладит, чуть касаясь, не двигая кожицу. Дразнит в открытую. Другой же рукой осторожно приподнимает яички, будто бы взвешивая, перекатывает их на ладони медленно. Чуть сжимает: легонько, но довольно ощутимо – с губ Копирующего срывается судорожный глухой стон. И еще один, уже более громкий и протяжный, когда Анко щедро поливает-сдабривает его член остатком соуса для данго, аккуратно отодвигает пальцем крайнюю плоть и с жадностью припадает к обнаженной головке влажными от слюны губами. Кончиком юркого язычка ласкает раскрытую щелку, гладит-обхаживает ее старательно, одновременно нежа в руке мошонку.
Какаши запрокидывает голову и упирается затылком в дверной косяк, инстинктивно подается вперед подрагивающими от возбуждения бедрами, безмолвно настаивая на большем. И Анко послушно открывает рот, с готовностью вбирая в себя липкую, приторно-сладкую плоть. Заглатывает ее почти полностью, практически под самый корень. И мычит что то неразборчиво-удовлетворенное: что именно, Хатаке не слышит. Он по-хозяйски кладет широкую ладонь ей на затылок, поглаживает ласково, почти успокоительно; не без удовольствия вплетает цепкие пальцы в растрепавшийся хвост мягких волос… А через секунду настойчиво надавливает, пропихивая до конца, прямо в глотку – и горячее прерывистое дыхание приятно щекочет лобок.

Минет Митараши делает умело и с чувством, очень уж старательно и с максимальной отдачей. Она точно знает, как продлить удовольствие: прерывает процесс именно в тот момент, когда Какаши, весь взмокший и изнывающий от наслаждения, уже готов, наконец, кончить. Анко же отстраняется с сытой, чертовски довольной улыбкой и, крутанув в пальцах палочку с двумя так и не доеденными шариками, легонько проводит ее острым концом снизу вверх по твердо стоящему члену. Хатаке издает протяжный болезненный стон, неосознанно тянет куноичи за волосы. Его плоский живот вздымается неровно и часто, от чего возбужденная плоть едва заметно подрагивает. Недавняя боль неразрывно мешается с внезапно нахлынувшим наслаждением, когда горячий и влажный язык мягко проходится по только что оставленной «царапине», зализывая-залечивая ее тщательно. И, стоит Митараши снова начать работать ртом, как Какаши тут же кончает с глухим вздохом. Горячая и тягучая сперма заливает ей язык, стекает тонкой, сверкающей в полутьме струйкой по подбородку, застывает белесыми каплями на приоткрытых губах. Анко лишь самодовольно усмехается и нарочито шумно сглатывает. А после - как ни в чем не бывало заедает шариком данго.

Он никогда не понимал эту женщину. Не мог разгадать ее, как бы ни старался, сколько бы ни ломал голову. Анко была слишком сложной, чересчур противоречивой. И до невозможности, просто до безумия странной.

Для нее выйти голой на балкон – нормально и ничуть не стыдно. Признаться в любви – до невозможности глупо и бессмысленно.
Тр*хаться на узкой койке в джонинской общаге – захватывающе и возбуждающе. Заниматься любовью в его двуспальной постели – слишком просто и обычно.
Целоваться взасос посреди оживленной улицы - незабываемо и по-своему романтично. Идти, взявшись за руки, - странно и слишком по-детски.

***
Какаши все чаще ловит себя на мысли, что совершать покупки стало довольно приятным для него занятием. Чего стоит одно лишь посещение лавочки данго: ведь с некоторых пор покупка этих сладостей сделалась для Хатаке чем-то особо важным и почти долгожданным. А некогда ненавистная рыночная суета в какой-то момент и вовсе перестала казаться столь пугающей и надоедливой.

По пыльным конохским улицам он шагает быстро и спешно. Один за другим мелькают по обеим сторонам дороги невысокие, основательные домики спального района. Какаши ускоряет шаг: торопится, все крепче сжимая в руках заветную коробочку данго.
И по неосторожности сталкивается с растерянным, подозрительно раскрасневшимся Ирукой прямо в дверях общежития. Умино неловко расшаркивается и кое-как проталкивается в узкий дверной проем, что-то старательно пряча за спиной. Но от Хатаке ничего не скроется: ни смущение учителя Ируки, ни маленький, наверняка собранный им самим букетик полевых цветов, который он совершенно напрасно пытается спрятать.
И, поднимаясь вслед за Умино по лестнице, Какаши невольно улыбается своим мыслям: кто-то спешит к девушке с цветами, в то время как он заявляется к своей с коробкой данго. А стоит лишь вспомнить, что Анко вытворяет с ним при помощи этих чертовых шариков, как внизу живота собирается тугой, постепенно разрастающийся комок, обдающий жаром все тело.

***
Предупреждать о своем приходе, равно как и стучать в ее дверь, уже давно стало излишним: с некоторых пор у Хатаке есть дубликат. В маленькой комнатке как всегда чисто и на удивление уютно. Первые лучи весеннего солнца льются в приоткрытое окошко, пробиваются сквозь легкие шторки тоненькими бледно-золотистыми полосками света.
Анко еще спит. Посапывает тихонько, размеренно, изредка чуть слышно вздыхает.
«Кто снится тебе, родная?»
Какаши затаивает дыхание и осторожно склоняется над нею, спящей. Спящей и особенно прекрасной во сне: умиротворенной и трогательно-беззащитной, милой. Он проводит кончиками пальцев по ее щеке, очерчивая изящную скулу, наслаждаясь мягкостью и нежностью кожи, ее гладкостью и теплом. Тоненькая голубоватая жилочка бьется-трепещет, кажется, прямо на поверхности. Близко-близко, под самыми подушечками пальцев…
Какаши торопливо стягивает с себя маску и легко, едва ощутимо касается приоткрытых, чуть припухших девичьих губ своими губами. И чувствует, как их уголки мелко-мелко подрагивают: Анко улыбается.
- Ты сегодня рано, - шепчет удивленно, нежно целует в гладко выбритый подбородок.
- Я тебе завтрак принес, - пестрая коробочка с данго предусмотрительно кладется на край кровати.
- Ммм… - Митараши сладко выгибается и, не обращая внимания на предложенные сладости, тянется дрожащими, ослабевшими ото сна ручками к застежке жилета Какаши. – Потом. Давай полежим еще немного...
И он бережно накрывает ее ладони своими, переплетает пальцы, помогает расстегнуть молнию, а затем – снять с себя джонинский жилет и стащить футболку через голову.
Кровати в общаге чертовски узкие и до невозможности скрипучие. Уместиться вдвоем на такой койке ой как непросто, но у них это всегда получается: достаточно просто обняться и потеснее прижаться друг к другу.

И, стоит только Какаши задремать, наконец, - как в дверь стучат. Этак не в меру настойчиво и громко, почти что нагло стучат.
- Лежи, я открою, - вздыхает Хатаке, кое-как натягивая маску. Анко нехотя отпускает его руку и лишь шепчет что-то неопределенно-благодарное в ответ.

Пожалуй, он ожидал увидеть на пороге кого угодно. Кого угодно, да хоть воскресшего Орочимару собственной персоной. Кого угодно, но только не своего утреннего попутчика: не Ируку, все так же сжимающего в руке дурацкий букет цветов. Умино, похоже, и сам совершенно не ожидал подобной встречи: переминался с ноги на ногу неловко, глядел исподлобья подозрительно, оценивающе.

- Что-то хотели, Ирука-сенсей? – равнодушно тянет Хатаке. И уже отчетливо чувствует неладное, невольно напрягается внутренне.
«А может, просто ошибся дверью?»
- Анко-сан дома? – и недавние сомнения тут же отпадают сами собой.
В ожидании ответа Умино неловко ерошит-треплет пальцами свой хвост. Определенно волнуется, и это не ускользает от зоркого глаза Какаши.
- Дома. Передать ей что-нибудь? – произносит он делано спокойно, ровно. На самом же деле внутри все медленно, но верно вскипает необъяснимой злобой, странною яростью.
Ирука пропускает мимо ушей адресованный ему вопрос. Он смешно вытягивает шею, силится заглянуть поверх плеча Какаши и разглядеть, что же происходит там, в глубине комнаты, на самом деле. Но Хатаке непреклонен: нарочно наваливается на дверной косяк плечом, надежно закрывая обзор собою.
- Ты чересчур любопытен, не находишь? – звучит не в меру раздраженно, чуть насмешливо.
Какаши потихоньку звереет, выходит из себя стремительно. Сейчас Умино его просто-напросто бесит. Бесит внезапными, казалось бы, вовсе не свойственными ему настырностью и наглостью.
- Я не уступлю вам, Какаши-сан, - еле слышно цедит Ирука сквозь зубы. Сверлит Копирующего полным ненависти взглядом и все крепче сжимает в руке невзрачный букетик – чуть слышно хрустят под пальцами свежие, сочные стебли.
Молчание тянется долго и мучительно. И им обоим уже кажется, будто не будет конца этой тишине: вязкой, словно патока; одуряюще звенящей в ушах. Хатаке устало прикрывает глаза и делает глубокий вдох.
- Что ж… В таком случае, я не вижу другого выхода кроме как вызвать тебя на дуэль, - тянет задумчиво. - Я бы ударил тебя перчаткой, но на прошлой неделе убрал все зимние вещи.

Ирука смолчал. Развернулся на каблуках и зашагал прочь - звуки удаляющихся шагов вмиг отразились гулким эхом от выцветших стен общажного коридора.
У ног Какаши, изломанный и измятый, лежал маленький букет весенних маргариток.

***
- Зря ты так. Жалко.
Анко неспешно стягивает с палочки зубами очередной шарик. И какое-то время по привычке катает его на языке, гоняет за щекой, прежде чем с нескрываемым наслаждением раскусить, распробовать и посмаковать как следует.
- Он парень неглупый, все поймет, - преспокойно заверяет ее Какаши. В этом он более чем уверен, ведь Ирука действительно славный малый. Просто в этот раз ему не повезло.
Хатаке беспечно закидывает руки за голову и вжимается спиной в подушки – койка натужно скрипит и прогибается под весом двух тел. И на плечо тут же ложится взлохмаченная макушка – кончики коротких темных волос мягко, едва ощутимо щекочут шею.

С Анко по-прежнему легко и уютно, до боли привычно и все так же по-свойски. Анко не задает лишних вопросов и не задумывается о пустяках, что зачастую совершенно не свойственно большинству женщин. Анко никогда не смотрит укоризненно или свысока. Анко может рассмеяться в самый неподходящий момент и преспокойно послать к чертям, а через секунду лучезарно, примирительно улыбнуться и прижаться щекой к щеке доверчиво.
Анко далеко не идеальна: как всегда слишком сложная и чересчур противоречивая. По-прежнему до невозможности, просто до безумия странная.
И временами ему кажется даже, что вся она буквально «слеплена» из недостатков. Недостатков самых разных: больших и маленьких, серьезных и не очень. Недостатков, с которыми мириться крайне сложно, а порою и попросту нереально. Недостатков, все чаще кажущихся такими родными и привычными, близкими сердцу и по-своему дорогими. Недостатков, совершенно неотделимых от нее самой, выглядящих куда важнее многих достоинств.