Работа №9

[naruto-festival]

Название: Путь к Миру
Персонажи: Итачи, Конан
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Размер: ~ 3500 слов
Дисклеймер: Земной поклон Кишимото.
Саммари: Легко ли смириться с тем, что вся твоя жизнь – большая ошибка, что путь, которому ты следуешь – ложный? Легко ли смириться с тем, что все жертвы напрасны? Легко ли это тогда, когда знаешь, что путь твой подходит к концу, или когда ты уже чувствуешь начало конца?
Авторские примечания: На данном этапе я считаю, что Итачи не мученик, а человек, совершивший ошибку. А об этом ничего лёгкого не напишешь, к сожалению. Можно, конечно, сказать, что он ужасно крут и не сожалеет о своих ошибках, но разве такие люди бывают?

Фанфик был написан на Июньский Фестиваль

1
Все города, особенно портовые, что стоят на берегу большой реки или у моря, очень похожи на ульи. Даже если человек никогда не слышал жужжания пчел и в глаза не видел их домиков, всё равно он ни с чем другим подобный шум и суету сравнить не сможет. Если смотреть на город сверху, то видно, как пересекающиеся улицы разделяют его на сотни ячеек, а если спуститься, то можно понять, какую функцию выполняет та или иная ячейка. Одна, например, за долгие годы буйной торговли рыбой так пропахла тиной, что этого запаха теперь ни за что не выветришь. Другая наполнена стрёкотом ткацких станков, который иногда заглушают крики торговцев. На одном конце города пекут превосходный хлеб, а на другом – в садиках собирают обильный урожай с кривых старых яблонь. Переплетение улиц, смешение звуков, запахов и цветов – вот что такое портовый город. Это не захудалая деревенька, не хиленький городишко, затерявшийся в лесной чаще, где подобный шум и гам стоит только по праздникам и только на больших площадях. Человек, попадая сюда, обыкновенно теряется, и думает сначала, что в городе идёт полномасштабная подготовка к какому-то торжеству. А попавший в самый разгар празднества может только удивляться размаху, с которым оно проводится, и жителям, которые веселятся так, будто это самый последний праздник в их жизни.
В одном из таких городов у берега реки и была назначена встреча с информатором организации. Итачи и Конан, выбранные лидером как люди достаточно вменяемые, чтобы не застрять в омуте развлечений, прибыли раньше срока и застали один из осенних фестивалей, что приходился на середину сентября. Информатор опоздал на день, долго раскланивался и очень много говорил, пока у него не пересохло в горле и он не начал кашлять. Несколько месяцев назад он вышел на след одного из хвостатых, и собирался в этот день отчитаться о своих успехах, но, к вящему своему сожалению, упустил цель и вынужден был теперь кланяться с ужасающей частотой, подметая грязными длинными непонятного цвета волосами не менее грязный пол. До сих пор он общался только с Сасори и Дейдарой, последнему из которых вся эта канитель жутко нравилась, поэтому подобными проявлениями преданности информатор злоупотреблял. Когда он, наконец, раскланялся в последний раз и серой тенью ушмыгнул за дверь, Конан с трудом подавила желание с облегчением вздохнуть.
- Пир, - неожиданно сказал Итачи, из-за плотной шторы смотря сквозь грязное стекло на пестрящую костюмами улицу, которую короткими перебежками пересекал до смешного похожий на крысу информатор, - во время чумы.
- Если грядущие перемены для вас болезнью, то она должна принести очищение, - отозвалась Конан, окончательно расслабившись и предвкушая дни без набившей оскомину компании этого неприятного человека.
- Глупость.
Конан всё никак не могла привыкнуть к неестественному выражению его лица. И если беспечный Тоби позволял себе время от времени шуточки о родстве Учих с тэнгу, намекая на то, что ни у тех, ни у других нет мимических мышц, то Конан было не по себе от одного только взгляда на него.
- Болезнь очищает лишь разум, - сказал Итачи. – Тело же только гниёт быстрее, а разум без тела – это по части Орочимару.
Конан отправляться в путь не хотелось, потому что от выполнения таких поручений она уставала ещё больше, чем от сложных миссий, а постоянное напряжение из-за находящегося рядом вот уже неделю целую Итачи раздражало и выматывало. Но он и слушать ничего не захотел о том, чтобы остаться на ночь в городе: считал, что лучше выйти за пределы его территории до окончания фестиваля. Когда они расплатились с владельцем гостиницы, внимательно наблюдавшим за ними через узкие чёрные щёлочки глаз, и вышли на улицу, Конан будто ослепла и оглохла – так много было цвета и звука. Фестиваль вблизи, не из-за грязных стёкол, сначала всколыхнул в груди множество разных почти забытых чувств: детскую радость, восторг и ожидание чуда. Но тут взгляд её пал на тёмную высокую фигуру рядом, и сердце будто камнем ухнуло вниз, всю надежду и радость из него высосали, вытянули. Итачи среди этого буйства красок и звуков был лишним, несмотря на яркую внешность, он был бледным, несмотря на тихое дыхание, казался мёртвым. Он сильно напоминал нынешнего Нагато, когда тот говорил о мире во всём мире, о счастливом будущем, к которому они вместе строят мост. С его высохших губ слетали неестественные, сухие слова, будто мантра, выученная наизусть, служащая той самой соломинкой, за которую они втроём теперь хватаются, чтобы не увязнуть в болотистом дне той самой реки, через которую собирались перебраться. Мир, всё ради мира. Но не заблудились ли они по дороге к нему?

Спустя некоторое время они вышли на широкую прямую дорогу, прогретую затухающим осенним солнцем. Итачи фыркнул:
- Терпеть не могу портовые города.
Конан несказанно удивилась, потому что с некоторых пор стала считать, что ему не может что-то нравиться или не нравиться – это дела простых смертных. Он говорил, а лицо его оставалось бесстрастным, если не считать сведённых бровей – солнце било прямо в глаза.
- А мне они нравятся, - в том же тоне ответила Конан.
- Вы как Кисамэ. Он видит в развлечении лекарство ото всех болезней, и от самой ужасной из них в том числе. Говорят, конечно, что страшнее склероза болезни нет, но мне кажется, что хорошая память убивает вернее.
Разумеется, Конан лгала сама себе, ведь лишь только первым впечатлением было ожидание волшебства и радость, а потом уже приходили горькие воспоминания о детстве, яркие впечатления губила злая зависть. Как люди могут веселиться под этим ярким солнцем, если где-то там, в глубине материка мокнет под дождём и изнывает от незаживающих ран её родина? Она слишком хорошо помнила, каково было в те времена, поэтому всеобщая радость только растравливала старые раны.
- Вам не кажется, что этот фестиваль не что иное, как акт насилия над человеком? Ведь они делятся с нами радостью против нашей воли.
Конан показалось, что в голосе его будто звякнула сталь, она оторвала взгляд от пыльного полотна дороги под ногами, что плыло назад, и тут же встретилась им со взглядом Итачи. Несмотря на то, что приближающееся к горизонту солнце заглядывало под полы соломенной каса, глаза его – обыкновенно тусклые и матово-чёрные – были широко раскрыты и живо блестели. В них она видела неприкрытую, наглую и грубую насмешку над некогда случайно услышанными им словами Яхико: «Мы должны разделить с ними свою боль». И секунды не прошло, а Конан уже не могла смотреть на это бесстрастное лицо со спокойной линией губ и яркими черными глазами, отливающими красным из-за алых лучей заходящего солнца. Она почти ненавидела его за то, что он посмел так говорить о мечте её, Яхико и Нагато, но ничего не могла сказать, как ни старалась подобрать достойный ответ.

2
До другого города до темноты добраться, как и ожидалось, не удалось, поэтому им пришлось искать место для ночлега в лесу. Набежавшие к закату с востока хилые тучки излились на лес противной моросью, поэтому теперь приходилось пробираться через холодную мокрую зелень и кусты, что цеплялись за одежду своими ветками, будто руками. Радовало только то, что лес был не лиственный, а сосновый. Через некоторое время показалась стоянка – чёрные, мокро блестящие уголья и два отполированных поколениями путешественников бревна. Кострищем Конан и Итачи пользоваться не собирались, иначе бы дым от костра мог привлечь внимание, но место оказалось вполне пригодным для кратковременного сна.
Итачи остановился посреди небольшой полянки и сделал глубокий вдох:
- Здесь поблизости должен быть водоём, - сказал он. – Не ручаюсь только, что вода эта пригодна для питья.
Оставшись в одиночестве, Конан наконец-то почувствовала себя свободной, а то в присутствии Учихи никак не могла отделаться от ощущения, что за ней постоянно наблюдают, даже когда она за его спиной. Теперь можно было расслабиться. Она думала об информаторе, который сейчас рыщет по лесам и горам в поисках хвостатого, как и десятки других таких же крыс, собирает и распространяет информацию, словно заразу. Она вспоминала лица улыбающихся людей, которые не знают или уже не помнят той войны. Много раз мысли её возвращались к Итачи и его словам. Сегодня он был необыкновенно разговорчив, сказал так много ничего не значащих для стороннего человека, но таких ужасных для неё слов, что теперь, слыша звук его голоса, она ожидала подвоха. Желая очистить мысли от беспрерывно повторяющихся слов его, что звучали то громко, то тихо, то медленно, то быстро, то с угрозой, то с упрёком, Конан подняла голову вверх и посмотрела на небо. Сквозь небольшие шапки высоких корабельных сосен был виден его кусочек – маленький, рваный, но бесконечно огромный из-за глубокого тёмно-синего цвета, из-за необыкновенной ясности его и прозрачности. Это ночное лёгкое и тихое небо Конан любила гораздо больше тяжёлого и звенящего полуденного.
Прошло уже достаточно времени, Конан даже стало клонить в сон, а Итачи не возвращался. Источник чакры его не двигался вот уже час с лишним, и это настораживало.
Здесь ещё сильнее пахло затхлой водой, была гуще и зеленее трава, пологий заросший рогозом берег старого пруда был словно болото. Земля была больше похожа на грязевое месиво, свежо хлюпала под ногами; над поверхностью воды, что полностью была скрыта зелёной ряской, роились комары. Даже в темноте чувствовался этот пронзительный и свежий зелёный цвет, хотя определить его было проще по запаху – действительно, рядом с прудом зелено пахло, иначе не скажешь. Итачи стоял по щиколотку в грязи и смотрел на зелёную воду, время от времени хлопая себя ладонью то по рукам, то по лицу или шее, чтобы прогнать или прибить комара. Конан, опасаясь, как бы он снова первым не начал неприятную беседу, сказала первое, что пришло ей в голову:
- Кто бы пруд почистил.
Издалека, быть может, даже с другого конца леса, долетело скрипящее эхо – падала подгнившая у корней сосна. От прохладного ветра мерно раскачивались из стороны в сторону коричневые верхушки рогоза.
- Многие уже говорили эти слова, сдаётся мне, - протянул он задумчиво, будто и не с ней разговаривал. – Что будет, если очистить его? А если оставить так, как есть?
Конан хотела подойти ближе, но ноги словно приросли к земле, и она оставалась стоять и смотреть ему в спину.
- Что вы думаете?
- Очистить, - после недолгого раздумья ответила она.
В ответ Итачи хмыкнул.
- Кто очистит? Вы? Не думаете, что будете жалеть о содеянном? Вдруг это будет неправильным шагом? Может быть, это как раз тот случай, когда лучше сожалеть о том, что не сделал, чем о содеянном…
Он говорил не с ней и не с собой, поток вопросов был единым целым, и обращены они были к кому-то или чему-то, что находилось отсюда очень далеко. Это был не правильный во всём и рациональный Итачи, а кто-то, занявший на время его тело и говорящий всякую ерунду. Во всяком случае, по мнению Конан, Итачи счёл бы подобные вопросы откровенно глупыми и неуместными.
- Считается, что не поймёшь, как правильно, пока не сделаешь.
- Неправда.
- Тогда нужно считать выбранный путь истинным, - Конан уже поняла, что они не о заросшем ряской пруде говорят, и её эта завуалированность стала раздражать. – Чем же вам не нравится тот путь, который мы выбрали? Неужели ваш лучше нашего?
- Нет истинных путей, - уголок его губ дрогнул, нельзя было понять – то ли оттого, что он хотел подавить улыбку, то ли от нервов. – Ваш путь похож на путь моего брата.
- Это вы направили его…
- А вы, Конан-сан, уверены в том, что вас и Лидера никто не направляет?
На этот раз в глазах его насмешки не было, была абсолютная уверенность в собственной правоте, было некое сокрытое знание и понимание чего-то. Конан его спокойный вид разъярил ещё больше. Как он только мог говорить так о деле всей их жизни? Как он, человек, который… Этот низкий, низкий человек, может понять их стремление к миру?
И тут она высказала ему всё, что о нём думала до сего момента, говорила достаточно долго, с жаром, но глядя при этом не ему в лицо, а на дерево на том берегу пруда. Долгая дорога утомила её, разговоры ни о чём утомили ещё больше, неоправданные надежды, еле теплящиеся мечты, погибшая в одном из многочисленных сражений за мир любовь, тяжёлая, чёрная зависть – всё это копилось и копилось, как снежный ком, и наконец обрушилось сейчас на человека, который посмел усомниться в истинности этого тяжёлого и длинного пути. Разве может такой тернистый путь быть ложным? Разве все эти жертвы могут быть напрасными? Не хотелось признавать, что и её жизнь, и жизни Яхико и Нагато были бессмысленны, но внутри от неимоверной усталости место веры в светлое будущее занимала белая и чистая, как лист бумаги, пустота.
Конан говорила и сжимала дрожащими пальцами ткань плаща, и чем дальше, чем громче, тем сильнее сжимались пальцы. На глаза наворачивались слёзы, то были слёзы злости и слёзы жалости к себе, слёзы человека, ощутившего несправедливость этого мира, человека, потерявшего многое без надежды вновь что-либо обрести. Глаза впервые щипало за долгие месяцы, с каждым словом на душе становилось то легче, то тяжелее. И, в конце концов, когда слова закончились, она чувствовала, как больно бьётся её сердце – так больно, словно все старые шрамы снова заныли, словно открылись все старые раны, словно бьётся оно не в груди, а в руках у неё – истекающее кровью. Сердце бьётся больно и сильно, так сильно, будто оно огромный колокол, вроде тех, которыми с наступлением Нового года прогоняют сто восемь напастей. Опомнившись, она поняла, что молчит уже долгое время и смотрит себе под ноги, туда, где чёрная грязь. У Итачи нет этого сердца, поэтому он никогда не сможет понять её. Подумав так, она подняла взгляд на него и стала ждать ответа, глядя ему прямо в глаза, больше всего боясь сдаться и моргнуть.
Итачи ничего не ответил, только уголки его губ дрогнули, но уже тогда, когда он обернулся взглянуть на пруд ещё раз. Взошедшая луна осветила поверхность его, где на зелёной ряске были чёрные дорожки, оставшиеся, видимо, ещё с вечерней утиной трапезы.
Нет истинных путей, потому что у каждого истина своя, и то, что тебе кажется правильным, может быть в понимании другого человека странностью. Очищать пруд от ряски потому, что она не даёт насладиться зрелищем водной глади, всё равно что вырубать крапиву потому, что она жжётся, или отстреливать птиц потому, что они загрязняют памятники. Итачи знал, что, если бы сейчас перед ним возник тот же вопрос, что и без малого десять лет назад, он дал бы на него прямо противоположный ответ. Ведь ненависть порождает только ненависть, и для неё принцип «клин клином» не даёт желаемого результата, а лишь только всё усугубляет. Были и другие пути решения проблемы, он понимал это сейчас, но пойми Итачи это хоть тысячу раз, прошлого не вернуть, ошибок не исправить. Хотел бы он сейчас убедиться в том, что всё это было не напрасно, но, к сожалению, доказательств тому не видел.
Когда он повернулся к ней, Конан вздрогнула от неожиданности. Она не встретила прямого взгляда, не получила в ответ ничего, кроме гробовой тишины, но она видела, как он смотрел себе под ноги. Словно понял, о чём она думала всё это время, словно у него тоже есть это живое сердце, каждый удар которого – неимоверная мука. Если бы это было правдой, подумала Конан, то можно было бы сказать, что она разделила с ним свою боль.

3
В предутренние часы всё вокруг было покрыто липкой паутиной молочного тумана; серое, не освещённое ещё солнечными лучами небо, казалось невесомым, и оттого всё вокруг теряло форму. Мокрая высокая трава, которая вплотную подступала к узкой тропинке, безжалостно хлестала по ногам, по сторонам высились серые тени деревьев. Они, будто вражеский отряд, наступали со всех сторон, иногда выставляя из тумана ветку-руку, чтобы зацепить путников за одежду или хлестнуть по лицу. До тех пор, пока они не вышли из леса, Конан не могла как следует разобраться с тем, что камнем лежало на душе, поэтому не видела в тумане и серых тенях ничего таинственного, просто шла по пятам за Итачи, стараясь не упустить из виду его спину.
После леса были обширные ступенчатые рисовые поля, которые нужно было пересечь, чтобы попасть в долину реки. Рисовые стебли уже достаточно выросли, чтобы стать неприятным препятствием, поэтому к концу спуска, когда они были уже у самого подножия, у Конан было ощущение, будто она шла целый день без единой остановки. Разумеется, по лесенке для цивилизованных людей, что была на пятьсот метров левее, пройти было нельзя. За хиленькой рощицей начиналось обширное открытое пространство, после которого, если Конан не изменяла память, должна была быть река. Ослепительное жёлто-зелёное поле, на котором кое-где вылезали белые пушистые головки поздних одуванчиков и покачивались на ветру пустые коричневые маковые коробочки, простиралось с запада на восток, сколько хватало глаз. Хорошо было бы побывать здесь месяца три назад, тогда трава была ещё ярко-зелёной, сочной, и всё вокруг пестрило матовыми алыми лепестками. Тогда и небо было ярче, и ветер свежее, и рис на поле не такой высокий.
Итачи внимательно смотрел по сторонам, но не только для того, чтобы обнаружить врага: он хотел запомнить каждую деталь, каждую травинку и былинку, охватить взглядом всё, что только можно. Половину жизни он провёл в непрекращающемся путешествии, и никогда не тешил себя надеждой на то, что в какое-то место можно будет вернуться и насладиться красотой пейзажа снова. Поэтому на всё он смотрел как в последний раз, и получал от этого несказанное удовольствие. Именно осознание хрупкости мира (во всех его значениях) помогает наслаждаться им и ценить его, ценить абсолютно всё, что он даёт – от солнечных деньков до настоящей бури.
- Что со временем? – спросила Конан.
Итачи остановился, посмотрел на небо, прищурив глаза, и через некоторое время ответил:
- Десятый час, должно быть. Солнцу до зенита ещё далековато.
- У тебя нет часов?
- Нет. Незачем.
Конан была до крайности удручена. Ей казалось, что если отвлечься на природу, всякие травинки-одуванчики, или поговорить о чём-нибудь, то удастся отвлечься от невесёлых мыслей, но они продолжали тревожить. Сегодня появились сомнения в том, что всё, чему она посвятила свою жизнь, не пустой звук. И сомнения эти не давали покоя, от них хотелось избавиться как можно скорее, чтобы вновь обрести твёрдую почву под ногами, чтобы двигаться вперёд, к миру, сияющему впереди, словно солнце. Не просто путеводная звезда, а само Солнце. Путь тогда казался светлым и ярким, широким и свободным, но вот небо заволокло тучами, и дорожка сузилась, и колючий кустарник тянет свои ветви к лицу. Сегодня Конан впервые подумала о том, что у неё может не хватить сил, чтобы дойти до самого конца.
- Скажи, сколько ты хочешь ещё прожить?
Итачи так долго не отвечал на этот вопрос, что Конан уже решила, что он его проигнорировал.
- Столько не живут, - усмехнулся он наконец. – Я хочу увидеть и узнать столько, что одной, даже самой длинной жизни, не хватит.
Он говорил сегодня непривычно легко, не так, как вчера вечером – жёстко и почти с ненавистью, не так, как ночью – отстранённо и задумчиво. В первый раз он казался абсолютно лишним, во второй раз казался привидением, но сейчас он был настоящим, он был частью всего вокруг. Учиха Итачи был человеком, но не тем суетливым существом, которое рождается, карабкается изо всех сил наверх, вертится, вертится до конца жизни, оставаясь на месте.
- Но если я иду по ложному пути, что мне делать?
Они вышли на берег реки, тот казался ещё более серым и унылым, чем был на самом деле, после жёлто-зелёного поля – весь из каменных обломков и крупной серо-коричневой гальки. Неслышно текущая по каменистому руслу река мрачно серебрилась на солнце, торжественно несла свои тяжёлые воды к северу. Узкий деревянный мост, построенный ещё полвека назад, выглядел ненадёжно, четыре пары столбов, на которых он держался, не развеивали опасений.
- Как исправить, как излечиться? – удручённо прошептала Конан, даже не удивившись тому, что на тот вопрос у Итачи не нашлось ответа.
- Тогда скажите мне, зачем вы вообще ступили на этот путь?
Конан не хотелось делиться с ним историей о тяжёлом детстве, потому что прежняя неприязнь к нему отнюдь не располагала к откровению, поэтому ответила как можно проще:
- Я хотела стать опорой для моста.
Сначала Итачи хотел фыркнуть и сказать что-нибудь о том, что мост к миру – это голубая мечта любого идеалиста, а людей, собирающихся добиться воцарения справедливости посредством войны, сложно таковыми назвать. Но не смог.
- Глупость какая, - Итачи взмахом руки указал на мост через реку. – Вы видите, какие опоры у этого моста?
- Разваливающиеся. На это намёк?
- Ладно, - фыркнул Итачи. – Вы знаете, на чём они стоят?
Ничего больше говорить он не стал, только отвернулся от неё и пошёл дальше. Старый мост тихо скрипнул пару раз под его ногами. Конан, немного помедлив, пошла вслед за Итачи, и, только ступив на мост, невольно вздохнула – сверху вода была не неприветливо-серой, а голубоватой, как отражающееся в ней утреннее небо. Она слышала, как вода тихо билась о деревянные столбы внизу, как на другом берегу призывно шелестел лес, приглашая спрятаться в свою тень от полуденного солнца. Но он был далеко, а сейчас Конан видела лишь небо и воду, и чувствовала внутри болезненную пустоту. Итачи говорил о том, что и у опоры моста должна быть опора, но была ли она у неё или у Яхико с Нагато? На какой земле они собирались строить его? Неужели на той самой, что была изуродована воронками от взрывов, изрезана окопами, усыпана трупами и полита обильно кровью? Их опорой стала ненависть или, быть может, их опорой стал учитель, давший ложную, да, ложную надежду на то, что они втроём в силах изменить мир и избавить его от этой чумы? Другой чумой. Ложная надежда и ложная опора, неправильные выводы здесь и там, неправильный и сложный путь, не приводящий в конечном итоге ни к чему. Жизнь – одна сплошная ложь.

Мост кончился, голубой мир остался за спиной, а впереди был долгий и трудный путь. Конан намеревалась через два дня прибыть в Селение Дождя, поэтому сейчас, найдя, в чём корень всех зол, и успокоившись, заторопилась.
- Неплохо было бы тебе отчитаться вместе со мной перед… - она чуть не назвала его по имени, но вовремя опомнилась, - перед Лидером.
- Не в этот раз. У меня назначена важная встреча.
Он слегка склонил голову и, не дожидаясь ответа, исчез в тени леса.
Путь Итачи тоже был ложным, ведь у его моста даже не было опоры. Давным-давно Шисуи сказал, что для того и нужен лучший друг, чтобы быть опорой, но какой от неё толк, если она уже много лет гниёт в земле? Что же это за мечта, на пути к которой приходится проливать чужую кровь? Но это ложный путь, и скоро он подойдёт к концу; на смену алому свету заходящего солнца, зелени травы и деревьев и голубизне неба придёт абсолютная белизна, вместо бьющегося сердца в груди будет кусок гниющего мяса, вместо живых мыслей – естественная пустота. Это коснётся каждого, даже того, чей путь был верен. Единственное, что останется неизменным - та самая мечта, то желание, которому не суждено было сбыться при их жизни. Но уже перед другими людьми большая и светлая дорога, уже на их плечах груз ответственности, и мечта принадлежит им. Остаётся лишь надеяться, что путь их будет истинным, другие люди не оступятся, и то, ради чего остальные плутали в колючих зарослях, убивали и себя, и других, перестанет быть мечтой.
И будет Мир, но уже после.