Работа №9

[naruto-festival]

Название: День акварели.
Персонажи: Сай, Самуи
Жанр: быт, психоделика, юмор
Рейтинг: PG-13
Размер: мини, 1180 слов
Таймлайн: Через несколько дней после нападения Пейна на Коноху
Предупреждение: элементы ООС
Дисклеймер: все права у Кишимото М.
Саммари: странности Сая.
Авторские примечания: автор до фестиваля ничего не знал о Самуи.

Фанфик был написан на Мартовский Фестиваль

Ранним утром луна тихонько испарялась, призрачная на светлеющем небе. Еле видные звезды мерцали над густо-черными развалинами деревни. Зубчатые обломки досок и целые фрагменты бетонных стен в изгибах оплавленной арматуры очерчены неверным сиреневатым сиянием. Запах свежей стружки, что вчера был просто нестерпимо четким, за ночь улегся, прибитый легким прохладным дождем. В лужах осела цементная и гипсовая пыль. Под ногами похрустывала каменная крошка, словно вторя равномерному стуку молотков с запада деревни.
Пилят, сверлят, копают, расчищают, красят, клеят. Отстраивают заново почти всю Коноху.
Сай шагал по улочке, появившейся только прошлым утром: техника Ямато-тайчо. Серия печатей, грохот выворачивающихся из земли, разрывающих почву, вырастающих на глазах бревен. И два ряда деревянных домов были готовы.
Сай думал, что не плохо бы назвать улицу как-нибудь красиво - «Проспект пениса Ямато-тайчо», но уже усвоил, что люди странно реагируют на слово «пенис». И на «член». И даже на «половой орган». Люди вообще очень странные. Придумывают слова и запрещают их произносить.
Думал, но на его бледном, холодном в лунных тенях, лице не было ни единой эмоции. Только безучастность и слабое мерцание больших черных глаз.
Небо тем временем медленно переменилось, проступили контуры светло-оранжевых облаков, а на горизонте зеленая линия выделила край земли. Странно огромным был обзор, когда впереди ни домов, ни башен, ни стен, а по лесу широкая просека выжженных деревьев.
Обычно рассветы, закаты, всякие прочие красивости, природные цвета – все это ничего не значило для Сая. Но сейчас он чувствовал себя белым листом ватмана, на который плавно ложатся отсветы красок. Потому что сегодня был День Акварели, и паренек с безучастнейшим выражением шел рисовать. И не тушью. И не угольным карандашом. Красками полупрозрачными, текучими.
Времени было мало. Дел было много.
Но у Сая - полчаса. Капля свободного времени.
…
Если бы кто-то в Корне узнал про День Акварели, то… то этого дня бы больше никогда не было. Потому что его бы отняли.
В Корне умеют отнимать воспоминания, чувства, мысли, идеи, даты, факты. А особенно – свободу.
А сейчас, на крыше свеженького, сладко пахнущего дома, в прохладном ветре, в розовеющем небе, во вьющемся дымке от палаточного городка, свободы было много. Даже неприлично, бесстыдно, откровенно много. Она, свобода, обтекала, ласкала, обнимала со всех сторон.
Одним быстрым, плавным, сглаженным практикой движением Сай развернул свиток. Да, тут альбома недостаточно. Для такого утра нужен размах, как у крыльев огромной птицы.
И три нежные кисточки. И шесть цветов акварели. И, конечно, облупленный стаканчик из-под рамена – для воды.
Стаканчик Сай тщательно осмотрел, вертя так и этак. Не потому что искал в нем некий изъян, а просто затем, что нравилось наблюдать, как по мутно-белому пластику бегут тени вслед за оранжевым бликом. Впрочем, сам художник не отдавал себе в этом отчета. И ни малейшей заинтересованности внешне не выказывал. Словно он такой же пластиковый, неживой.
…
Самуи выбралась из палатки, прикрыла аккуратно полог, распрямилась, зябко повела плечами.
Холодно.
Поленница и угли в кострище влажные, серо-черные, мокрые от едва ощутимой измороси.
Больше всего хочется потереть шею, страшно затекшую за ночь, да так мотнуть головой, чтобы позвонки сладко хрустнули. Но Самуи лишь сдержанно размялась: наклон влево, наклон вправо. Глянула на укутавшуюся в плащ по самые ушки Каруи, которая еще со вчера бубнила, что руины Конохи скучнейшее и противнейшее место. Помнится, ей вторил и Омои, нёс какую-то свою обычную чушь. Да, вроде бы чушь – Самуи не слушала, лишь следила за сокомандниками, и ее голубые глаза как всегда были холодны и пусты, как чистое январское небо.
И есть немного времени. И можно пройтись по развалинам – оценить ущерб в полной мере.
Рассвет грязно-оранжевый из-за зависшего в небе облака пыли и гари от взрывов, что никак не уляжется уже который день. Тёмные силуэты домов корчатся, извиваются, зияют провалами, обнажая обугленные внутренние стены, перекрестья балок.
Со стороны временного госпиталя отвратительно воняет спиртом и гнилой плотью с сукровицей. Запах смешивается с известкой и гипсовым порошком, оседает в легких, царапается.
Куноичи тихо закашлялась. Поморщилась недовольно, остервенело потерла шею и затылок, ероша аккуратно причесанные светло-желтые волосы, будто вылинявший на солнце шелк.
Мерзкое местечко, точно. Но видали и гораздо хуже в плане людских потерь: отметила равнодушно.
Пора возвращаться к команде...
Самуи резко замерла подле обгоревшего, больше похожего просто на темный столб, дерева, чьи корни присыпаны мокрым пеплом. Присмотрелась. Прищурилась, слегка склонив голову. Дерево как дерево, да вот только на уцелевших ветках медленно распускаются бледные, нежно-розовые, невероятно гигантские цветы.
Словно сейчас ханами. Словно мертвые деревья могут цвести.
Обернулась. Нереальные, полупрозрачные, тонкие и гибкие стебли растений обвивают разрушенные дома.
Гендзюцу?
Самуи шарахнулась в тень, сложила печать тигра. Но ничего не изменилось, лишь прямо перед носом, лавируя в утреннем ветре, сонно скользнула большая бело-голубая бабочка, чьи крылышки дрогнули, роняя капли. Вода. Вода с краской.
Куноичи скользнула вдоль стены, коснулась светлого дрожащего на ветру листочка жимолости, что целым странно-размытым кустом невесть как возникла на пути. Лист – сырой и прохладный, качнулся, расплылся, окрашивая кончики пальцев еле заметным зеленым цветом.
Заглянула за угол осторожно: новехонькая улочка одинаковых домов. И на каждом крупно выведено «Проспект … Ямато-тайчо». Что это за троеточие в середине? Самуи нахмурилась, еще раз сложила «тигра». А потом, наверное в первые в жизни, так обомлела, что совершенно по-детски распахнула глаза, прикрыла рот ладошкой.
По улице неторопливо и гордо вышагивал гигантский нежно-фиолетовый кот, сверкая желто-зелеными глазищами. На чуднОм звере ехал удивительно черно-белый парень: кожа светлее молока, голубоватая, как дорогая рисовая бумага, а по обнаженному животу так и хочется выписывать иероглифы. Пряди волос, едва тронутые ветром, словно густые чернила и с таким же влажным матовым блеском. Четко очерченные темные-темные глаза, будто выведенные тушью тонкой кисточкой.
Нарисованный мальчик на нарисованном коте?
…
Сай глянул на замершую в удивлении женщину из Кумогакуре: большая же у неё грудь. Даже хотел об этом сказать – сделать комплимент, но вовремя вспомнил, что девушки почему-то это не любят. Говоришь «у тебя совсем нет грудей», женщины злятся. Говоришь «ну и огромные же они у тебя», женщины тоже злятся. Из этого Сай даже вывел теорию, что девушки просто психологически подавлены тем, что у них нет пенисов, а есть груди. А всегда ведь хочется иметь то, чего у тебя нет… так в книжке написано.
Поэтому попросту чуть склонил голову, улыбнулся как можно приветливее, дрогнули уголки его бледных, неприлично нежных губ. Погладил своего акварельного кота, склонился, обхватывая зверя за шею, шепнул в мохнатое рисованное ушко, чтобы ускорил шаг. И мягкие лапы, оставляя слабые фиолетовые следы, двинулись быстрее, переходя на плавный бег.
…
Самуи сконцентрировалась, прогоняя удивление, уже вдогонку всаднику на коте крикнула: «Это твоя техника, коноховец?»
Черно-белый мальчик обернулся: все та же странная немного нечеловеческая улыбка. Как будто он просто ластиком стер выражение лица, а потом мгновенно нарисовал новое. Не улыбка. Копия улыбки.
Что-то тихо ответил.
Куноичи была точно не уверена, но, кажется, он сказал: «день акварели».
Странные люди в Конохе.
Чудаки. Используют бессмысленные дзюцу.
Но красивые, безумно красивые бессмысленные дзюцу.
Самуи сама не заметила, что глуповато-счастливо улыбается.
…
На окраине, в выжженном лесу, где только угли, да тихонько дымящие торфяники, Сай спешился, нежно огладил своего кота по спинке. Обхватил, щекой прижался к мокрой, красящейся шерсти, прощаясь.
Прощаясь и обещая снова нарисовать, когда через год вновь наступит этот весенний мартовский день. И когда-нибудь можно будет придумать коту имя. Люди любят давать животным имена.
Кот по кличке…Пенис? Или даже Большой Пенис?
Весь в фиолетовых потеках, цветной в лучах поднявшегося солнца, Сай задумался, почему его все считают озабоченным извращенцем. Что извращенного в понимании красоты полового члена?
Люди такие странные.